Bottone, dici?
No, tutto il possibile si è staccato.
Le labbra si sono spaccate, e gli occhietti sono gonfi di sale,
non più del Mar Morto, ma di un mare vivo, interiore.
La penombra dell'alba oscilla fino alla cifra sette.
Come inevitabile, l'odore del caffè si drizza.
La gente si infila scarpe a rotelle e parte, forse, per sempre.
Il calzolaio le farà anche a me, appena avremo i soldi.
Sbattono le porte. Tintinna lo zucchero dei sorrisi d'ingresso.
Indugiano nella guardiola e poi volano via oltre la cornice di un nebbioso mattino.
Tu invece entri nel denso tran tran,
e ti rigetta l'acqua.
Allora, Smerdiakov, mi puzzi ancora dentro?
Perché non mi lasci andare
nel mondo europeo dei lavoratori svegli dall'alba?
Che vuoi da me?
Lupi russi sono ingabbiati nelle mie cellule,
mansueti, schiavi di siringhe e pasticche.
È arrivato Pestalozzi, un circense con la pistola,
a insegnare loro ad essere uccelli sui rami in fiore
e recitare a memoria vita nuova.
Soltanto uno ha imparato, ma i denti gli sono ricresciuti.
Vicino allo stipite un uccello-bambino ride,
ingarbugliandosi con le piume in un panno troppo largo.
Lenzuoli d'aria si gonfiano, sbattono al vento.
Signore non deviare il mio cuore,
e io lo aprirò completamente.
Пуговица, говоришь?
Нет, все, что могло, оторвалось.
Полопались губы, и глазки распухли от соли,
уже не Мертвого моря, а внутреннего, живого.
Рассветные сумерки раскачиваются до цифры семь.
Как неизбежное распрямляется запах кофе.
Люди влезают в ботинки на роликах и уезжают, наверное, насовсем.
Сапожник мне тоже сделает, вот только денег накопим.
Хлопают двери. Звякает сахар подъездных улыбок.
Повозившись у проходной, они вылетают за рамку туманного утра.
Ты же входишь в плотные будни, —
тебя выталкивает вода.
Что, Смердяков, все воняешь во мне?
Почему не отпустишь
в мир европейский работников рано встающих?
Что тебе до меня?
Русские волки сидят в моих нуклеиновых клетках.
Очень тихие, на уколах и на таблетках.
Приходил Песталоцци, циркач с пистолетом,
научить их быть птицами на цветущих ветках
и на память читать vita nuova.
Лишь один обучился, но зубы выросли снова.
У косяка смеется птице-ребенок,
Путаясь перьями в слишком широком белье.
Воздушные простыни надуваются, хлопают на ветру.
Господи, не уклони сердце мое,
и я совсем его отопру.